«Мы места злодеяний превращаем в места памяти». Историк репрессий Анатолий Разумов – о деле жизни, лживых сведениях и личной боли

что потом трудно возвращаться в работу.

– То есть в отпуск на неделю вы не можете уехать?


– Могу, но потом трудновато возвращаться. Раньше, бывало, два-три года отпуск не брал. Но теперь больше устаю, поэтому если бывает неделя отдыха, переключаюсь на другой вид работы. На прошлых зимних каникулах – все равно же «выгоняют» из библиотеки – подготовил к изданию мамину книжечку «Моя белорусская кухня». Это новеллы о кушаньях и рецептах. В 2010 году мы с братом к маминому 80-летию издали ее книгу воспоминаний, а потом решили, что надо еще что-то придумать. Мама была прекрасный учитель словесности, но дома еще и фанатик готовки – с детства придумывала разные блюда, всех угощала, кухня – второе место ее жизни. Великолепная получилась книжечка! В нее вложил всю радость. Весной мы ставили маме памятник, каждому пришедшему на открытие дарили книжку, и люди были счастливы.

– А как мама относилась к вашим делам по возвращению имен?

– Свято. Она тоже жила сложными воспоминаниями – ее вместе с семьей во время войны дважды ставили под пулеметы, подозревали в связи с партизанами, потом отпускали, так что понавидалась всего. Каждый том мартиролога стоял у нее на видном месте, и всем, кто приходил в гости, мама с гордостью говорила: «Да, это мой Толя сделал». Она полностью прочитывала каждый том, выискивала белорусские деревни и даже находила сведения о родственниках своих земляков и знакомых.

Все родные мое дело понимают, этим не обижен. В Левашово возил всех, и думаю, для них это был важный урок.

– Думаете ли вы о старости?

– (Улыбается.) У меня был друг в библиотеке, фронтовик и блокадник той большой войны, у него всегда находились шутки-прибаутки. Например, одна из любимых: «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны, а из кувшина может вытечь только то, что в нем былó». И вот он говорил, иронически глядя на меня: «Нет, Разумов, не получится из тебя путного старика, эх, не получится!» А я теперь думаю: нет, я ничего так, в чем-то и путный старик. С годами стал более собранным, сконцентрированным, меньше растеряша. Видимо, это и есть мой вид старости. Когда в Питере появились самокаты, я купил сразу же и гонял по улицам, где только мог, и даже по коридору библиотеки, у меня в детстве не было самоката. Оставил только потому, что в прошлом году была операция на глазах, не рискую. Зато теперь много хожу.

Одно из моих доморощенных правил такое: жить можно, задумываться сложно. Второе – не долби стену лбом никогда, делай свое дело, нарисуй лабиринт, подумай, походи – стена, как правило, останется позади. И мы в каждом томике мартиролога делали шажок вперед, старались публиковать то, что для нас самих было немножко неожиданно и боязно: «А можно ли? А поймут ли?» Но мы делали. И после нас другие люди в книгах памяти двигались легче.

Опять доморощенная мысль – для меня каждый новый день как новое путешествие. С утра до вечера его надо как-то пропутешествовать, чтобы видеть этот путь, плюс двигаться надо от кочки к кочке, от светлого к светлому, от лица к лицу, не застревая на худом, если ты его видишь.

Вот скоро выходят две книжки – новая о Левашове и книга «Место памяти Сандармох». Ее мы готовили вместе с Юрием Дмитриевым. Пока его водят по коридорам суда, успеваем обо всем поговорить – как книга идет, куда что вставить. Она уже верстается. А на подходе и 14-й том мартиролога. Разве тут можно еще о чем-то думать?

– У вас когда-нибудь бывает чувство бессилия?

– (Вздыхает.) Чувство свинцовой тяжести бывает, но я его пытаюсь объяснять просто перегрузками. И вот еще в чем я стал путным стариком: по возможности стараюсь не сводить в один день несколько сложных дел. Раньше сломя голову и ноги легко продирался через весь бурелом дня, а теперь понимаю, что не выдержать такого огня, разношу дела на разные дни и по ночам не работаю, сохраняю голову на утро. И я точно знаю, что свинцовая усталость всегда завершается каким-то славным моментом, присланным письмом или звонком с просьбой помочь, которые всё снимают и оставляют позади. А еще у меня дома Юрина кошка живет. Видел, что в Петрозаводске было тяжело: у его дочери своя кошка, а я котов люблю, думаю, возьму, пока Юра сидит. И ему легче будет.ъ
Подбор материала Ксения Айсина pravmir.ru